Один шаг. Он казался бесконечностью, пространством, которое разделяло меня с той бездной, что зияла внизу. Шаг, который мог изменить всё, навсегда разломить эту мрачную симфонию моей жизни на две несоизмеримые части. Но я колебался, колебался, словно на краю пропасти, не решаясь переступить черту, разделяющую жизнь и смерть. Тем не менее что-то внутри меня, как древняя сила, толкало меня вперед, заставляло забыть о страхе, о сомнениях, о всей той пустоте, которая пожирала меня изнутри. Было что-то торжественное в этом решении, что-то освободительное, что-то, что сулило конец всему этому бессмысленному мучению.

И я сделал этот шаг. В тот миг, когда мое тело покидало край здания, в моей душе зазвучал последний аккорд отчаяния, смешанный с нотами свободы. Все тело ощутило падение, как стремительный полет вниз, как сольюсь с ветром, стану его частью, и вместе с ним уйду в эту бездну. И весь этот путь вниз, мой ум все еще пытался найти ответы на вопросы, которые не имели решений. Но теперь уже не было пути назад, не было возможности покаяться, не было шанса на исправление. Все, что осталось, была лишь эта пустота, эта безграничная тишина, которая приветствовала меня своим холодным объятием.

В полёте я вновь и вновь думал о том, что поступил не совсем справедливо по отношению к маме и папе, но через несколько мгновений осознал, что это уже было не так уж и важно. Грустные и отчаянные мысли сменились ожиданием скорой смерти. Земля приближалась всё больше и больше с каждой секундой, и совсем скоро моё тело должно было распластаться по её поверхности, навсегда закончив моё жалкое существование.

В тот момент на моём лице возникла улыбка — редкое явление для меня в тот период.

Эта улыбка была не улыбкой радости или счастья, а скорее улыбкой принятия. Принятия того, что это был мой выбор, мой путь, мой конец. Сердце замирало, собираясь с силами на последний тяжелый удар, который остановится вместе с моим телом. В этот миг все прошлое, все мечты, все страхи, все разочарования казались чем-то отдаленным и неважным. Все, что имело значение, было этот последний момент, эта невероятная симфония падения, которая поглотила меня целиком. Все звуки смешались в один гул, как если бы мир приготовился проводить меня в последний путь. Мой взгляд скользил по земле, уже готовой принять меня в свои объятья, и я почувствовал внутренний покой, некую тишину, что рождалась из осознания, что мои муки скоро кончатся.

Сквозь эту тишину до меня донесся шум города, словно отдалённое эхо чужой жизни, которую я оставлял позади. Люди шли по своим делам, машины гудели на улицах, сирены визжали вдали. Но я уже не был их частью. Я стал лишь еще одной тенью в их проходящей жизни, тенью, которая скоро исчезнет навсегда.

И вот земля уже близко, слишком близко. Я мог почувствовать ее холодное приветствие, ее непреклонное объятие, которое было готово впитать меня в себя, как река впитывает воду. Мой разум медленно затихал, словно свеча, гаснущая в последних дымах, а я просто закрыл глаза, готовясь к этому безвременному финалу, который сам избрал.

В тот момент, когда моё тело соприкоснулось с чем-то мне незнакомым, все стихло. Боль, страх, отчаяние — все осталось в воздухе, воспринимаемом лишь теми, кто остались живыми. А я уже был там, где ничто не имело значения, где мои мысли утихли, а моя душа наконец-то нашла свой покой.

Тем днём бесполезный и никчёмный мальчик по имени Артур Моррелл покинул этот мир, навсегда попрощавшись с теми страданиями и болью, что ему не посчастливилось пережить.

* * *

Сильный гул в голове мешал думать. Боль с большой скоростью растекалась по всему моему телу, заставляя испытывать невероятные мучения. Но закричать я почему-то не мог — не было возможности. Всякий раз, когда я пытался разомкнуть уста, что-то не давало мне этого сделать. Глаза также отказывались подчиняться моим приказам. Лишь иногда, когда мне удавалось их хоть немного приоткрыть, мне удавалось разглядеть неизвестные мне образы, которые тут же размывались от переносимой мною боли, после чего связь с реальностью вновь и вновь обрывалась.

«Неужели это смерть?», — возникали мысли в моей голове, но как следует обдумать их у меня не получалось из-за постоянных «сбоев» тела, что откатывали мои мыслительные процессы назад.

Среди этого хаоса, в котором время казалось бесконечностью, а боль — бесконечной пыткой, я терялся. Мое сознание плыло в неизвестных водах, словно корабль, потерявший ориентир в штормовой ночи. Все, что оставалось, была эта непрекращающаяся агония, поглощающая меня целиком, словно огонь, который пожирает свою жертву без пощады.

Но были и мгновения прозрачности, когда боль отступала на миг, и я мог видеть себя со стороны, как плоть и кровь, борющиеся за последние призрачные нити жизни. Я видел свое искалеченное тело, как будто оно было не моим, как будто это был костюм, который я сейчас сниму, чтобы обрести свободу. Но та свобода казалась далекой и недостижимой, как обещанная земля для блуждающего в пустыне. В той темноте я пытался вырваться из оков этой плоти, которая оказалась для меня темной тюрьмой. Я метался, стремясь освободиться, но мои усилия были напрасны. Я был всего лишь пленником своего собственного тела, которое продолжало мучиться в этих мучительных последних мгновениях.

И вот, внезапно, все стихло. Боль угасла, шум утих, а я оказался в тишине, которая казалась более зловещей, чем вся моя предыдущая агония. В этой тишине я ощущал себя чужим, потерянным в неизвестности, где ни было света, ни надежды, ни боли. Все, что осталось, была лишь эта пустота, эта безграничная чернота, что поглотила меня целиком.

И потом я… проснулся в больничной палате.

Мое зрение медленно приспосабливалось к свету, который проникал через окна, освещая скудную больничную палату. Белые стены, мерно пищащие аппараты, безмолвные фигуры медсестер, делавшие свои заботливые дела вокруг — все это создавало ощущение какой-то искусственной нереальности. Я снова оказался в этом мире, в мире, который я уверенно собирался покинуть.

Мои уши начали различать звуки, медленно проникающие сквозь пелену моего сознания. Шепот медсестер, шорохи шагов в коридоре, писк медицинского аппарата, что стоял подле моей койки, приглушенный гул города за окном — все это создавало ощущение неопределенности, словно я оказался на грани двух миров, пытаясь понять, к какому из них я принадлежу.

Мое тело ощущало невероятную слабость, как будто каждая клетка была измотана этой схваткой за жизнь. Боль постепенно уходила, но оставляла за собой неприятное ощущение пустоты, словно она забрала с собой часть меня, которая больше не вернется.

— Не получилось, — с тяжестью в голосе произнёс я, после чего закашлял от сильной боли в груди.

Медленно, с трудом, я поднял руку и начал осматривать свое тело. Перевязанные пластырем и бинтами участки кожи медленно обнаруживались под моими пальцами, принося с собой ощущение дискомфорта и страха. Я почувствовал, как каждое движение вызывало у меня болезненное ощущение, как будто я стал чужим для своего собственного тела.

Пальцы левой руки были обмотаны бинтами, а большой палец был неприятно искажен, словно сломанный в неестественном положении. Левая нога лежала в гипсе, словно ненадежный опорный столб, который пытался удержать нарушенную конструкцию.

Я медленно переворачивался на бок, пытаясь взглянуть на свое тело с другого ракурса. Правая сторона моего тела была также перевязана и переломана, оставляя в памяти только искаженные образы того, что произошло. Каждый участок моего тела казался знакомым, но в то же время чужим, словно я рассматривал тело другого человека, попавшего в страшное происшествие.

— Хорошенько я так поломался, — усмехнулся я, изображая на лице болезненную ухмылку, — Как я выжил то вообще? Разве это… нормально?

— Ну, если так подумать, это вообще ненормально, парниш, — послышался голос со стороны, от которого я невольно вздрогнул.

Обратив свой взгляд в сторону голоса, мне удалось заметить мужчину средних лет, который, как оказалось, лежал на соседней койке. Ничем примечательным он практически не обладал — лишь прядь седых волос на чёлке могли заинтересовать в его внешности. В остальном же он был полностью не примечательным мужчиной, разговаривать с которым мне не было смысла, да и желания говорить в данный момент я особого не имел.